Неточные совпадения
То
был прекрасный весенний день.
Природа ликовала; воробьи чирикали; собаки радостно взвизгивали и виляли хвостами. Обыватели, держа под мышками кульки, теснились
на дворе градоначальнической квартиры и с трепетом ожидали страшного судбища. Наконец ожидаемая минута настала.
Мы тронулись в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге
на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела
на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала в облаке, которое еще с вечера отдыхало
на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что
было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне
было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к
природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой
была некогда и, верно,
будет когда-нибудь опять.
Его кожа имела какую-то женскую нежность; белокурые волосы, вьющиеся от
природы, так живописно обрисовывали его бледный, благородный лоб,
на котором, только при долгом наблюдении, можно
было заметить следы морщин, пересекавших одна другую и, вероятно, обозначавшихся гораздо явственнее в минуты гнева или душевного беспокойства.
Любившая раз тебя не может смотреть без некоторого презрения
на прочих мужчин, не потому, чтоб ты
был лучше их, о нет! но в твоей
природе есть что-то особенное, тебе одному свойственное, что-то гордое и таинственное; в твоем голосе, что бы ты ни говорил,
есть власть непобедимая; никто не умеет так постоянно хотеть
быть любимым; ни в ком зло не бывает так привлекательно; ничей взор не обещает столько блаженства; никто не умеет лучше пользоваться своими преимуществами и никто не может
быть так истинно несчастлив, как ты, потому что никто столько не старается уверить себя в противном.
Верстах в трех от Кисловодска, в ущелье, где протекает Подкумок,
есть скала, называемая Кольцом; это — ворота, образованные
природой; они подымаются
на высоком холме, и заходящее солнце сквозь них бросает
на мир свой последний пламенный взгляд.
Гонимы вешними лучами,
С окрестных гор уже снега
Сбежали мутными ручьями
На потопленные луга.
Улыбкой ясною
природаСквозь сон встречает утро года;
Синея блещут небеса.
Еще прозрачные леса
Как будто пухом зеленеют.
Пчела за данью полевой
Летит из кельи восковой.
Долины сохнут и пестреют;
Стада шумят, и соловей
Уж
пел в безмолвии ночей.
Это
был один из тех характеров, которые могли возникнуть только в тяжелый XV век
на полукочующем углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими князьями,
была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись дома и кровли, стал здесь отважен человек; когда
на пожарищах, в виду грозных соседей и вечной опасности, селился он и привыкал глядеть им прямо в очи, разучившись знать, существует ли какая боязнь
на свете; когда бранным пламенем объялся древле мирный славянский дух и завелось козачество — широкая, разгульная замашка русской
природы, — и когда все поречья, перевозы, прибрежные пологие и удобные места усеялись козаками, которым и счету никто не ведал, и смелые товарищи их
были вправе отвечать султану, пожелавшему знать о числе их: «Кто их знает! у нас их раскидано по всему степу: что байрак, то козак» (что маленький пригорок, там уж и козак).
Она именно состоит в том, что люди, по закону
природы, разделяются вообще
на два разряда:
на низший (обыкновенных), то
есть, так сказать,
на материал, служащий единственно для зарождения себе подобных, и собственно
на людей, то
есть имеющих дар или талант сказать в среде своей новое слово.
— Ну так что ж, ну и
на разврат! Дался им разврат. Да люблю, по крайней мере, прямой вопрос. В этом разврате по крайней мере,
есть нечто постоянное, основанное даже
на природе и не подверженное фантазии, нечто всегдашним разожженным угольком в крови пребывающее, вечно поджигающее, которое и долго еще, и с летами, может
быть, не так скоро зальешь. Согласитесь сами, разве не занятие в своем роде?
И думал он:
Отсель грозить мы
будем шведу.
Здесь
будет город заложен
Назло надменному соседу.
Природой здесь нам суждено
В Европу прорубить окно,
Ногою твердой стать при море.
Сюда по новым им волнам
Все флаги в гости
будут к нам,
И запируем
на просторе.
Это
было все, что длинный, сухой человек имел в себе привлекательного, и, однако, за ним все шли и все
на него смотрели, как будто
на самое замечательное произведение
природы.
— В докладе моем «О соблазнах мнимого знания» я указал, что фантастические, невообразимые числа математиков — ирреальны, не способны дать физически ясного представления о вселенной, о нашей, земной,
природе, и о жизни плоти человечий, что математика
есть метафизика двадцатого столетия и эта наука влечется к схоластике средневековья, когда диавол чувствовался физически и считали количество чертей
на конце иглы.
— Помнишь Лизу Спивак? Такая спокойная, бескрылая душа. Она посоветовала мне учиться
петь. Вижу — во всех песнях бабы жалуются
на природу свою…
—
На природу все жалуются, и музыка об этом, — сказала Дуняша, вздохнув, но тотчас же усмехнулась. — Впрочем, мужчины любят
петь: «Там за далью непогоды
есть блаженная страна…»
— Красота — распутна. Это, должно
быть, закон
природы. Она скупа
на красоту и потому, создав ее, стремится использовать как можно шире. Вы что молчите?
Потом он должен
был стоять более часа
на кладбище, у могилы, вырытой в рыжей земле; один бок могилы узорно осыпался и напоминал беззубую челюсть нищей старухи. Адвокат Правдин сказал речь, смело доказывая закономерность явлений
природы; поп говорил о царе Давиде, гуслях его и о кроткой мудрости бога. Ветер неутомимо летал, посвистывая среди крестов и деревьев; над головами людей бесстрашно и молниеносно мелькали стрижи; за церковью, под горою, сердито фыркала пароотводная труба водокачки.
Бессилен рев зверя перед этими воплями
природы, ничтожен и голос человека, и сам человек так мал, слаб, так незаметно исчезает в мелких подробностях широкой картины! От этого, может
быть, так и тяжело ему смотреть
на море.
Ленивый от
природы, он
был ленив еще и по своему лакейскому воспитанию. Он важничал в дворне, не давал себе труда ни поставить самовар, ни подмести полов. Он или дремал в прихожей, или уходил болтать в людскую, в кухню; не то так по целым часам, скрестив руки
на груди, стоял у ворот и с сонною задумчивостью посматривал
на все стороны.
Он с громкими вздохами ложился, вставал, даже выходил
на улицу и все доискивался нормы жизни, такого существования, которое
было бы и исполнено содержания, и текло бы тихо, день за днем, капля по капле, в немом созерцании
природы и тихих, едва ползущих явлениях семейной мирно-хлопотливой жизни. Ему не хотелось воображать ее широкой, шумно несущейся рекой, с кипучими волнами, как воображал ее Штольц.
Однажды тишина в
природе и в доме
была идеальная; ни стуку карет, ни хлопанья дверей; в передней
на часах мерно постукивал маятник да
пели канарейки; но это не нарушает тишины, а придает ей только некоторый оттенок жизни.
Она поглядела
на него молча, как будто поверяла слова его, сравнила с тем, что у него написано
на лице, и улыбнулась; поверка оказалась удовлетворительною.
На лице ее разлито
было дыхание счастья, но мирного, которое, казалось, ничем не возмутишь. Видно, что у ней не
было тяжело
на сердце, а только хорошо, как в
природе в это тихое утро.
Но в этой тишине отсутствовала беспечность. Как
на природу внешнюю, так и
на людей легла будто осень. Все
были задумчивы, сосредоточенны, молчаливы, от всех отдавало холодом, слетели и с людей, как листья с деревьев, улыбки, смех, радости. Мучительные скорби миновали, но колорит и тоны прежней жизни изменились.
А Тушин держится
на своей высоте и не сходит с нее. Данный ему талант —
быть человеком — он не закапывает, а пускает в оборот, не теряя, а только выигрывая от того, что создан
природою, а не сам сделал себя таким, каким он
есть.
А у него этого разлада не
было. Внутреннею силою он отражал внешние враждебные притоки, а свой огонь горел у него неугасимо, и он не уклоняется, не изменяет гармонии ума с сердцем и с волей — и совершает свой путь безупречно, все стоит
на той высоте умственного и нравственного развития,
на которую, пожалуй, поставили его
природа и судьба, следовательно, стоит почти бессознательно.
Исчезла бы великая идея бессмертия, и приходилось бы заменить ее; и весь великий избыток прежней любви к Тому, который и
был бессмертие, обратился бы у всех
на природу,
на мир,
на людей,
на всякую былинку.
После обеда наши уехали
на берег чай
пить in’s Grune [
на лоне
природы — нем.]. Я прозевал, но зато из привезенной с английского корабля газеты узнал много новостей из Европы, особенно интересных для нас. Дела с Турцией завязались; Англия с Францией продолжают интриговать против нас. Вся Европа в трепетном ожидании…
Но и вечером, в этом душном томлении воздуха, в этом лунном пронзительном луче, в тихо качающихся пальмах, в безмятежном покое
природы,
есть что-то такое, что давит мозг, шевелит нервы, тревожит воображение. Сидя по вечерам
на веранде, я чувствовал такую же тоску, как в прошлом году в Сингапуре. Наслаждаешься и страдаешь, нега и боль! Эта жаркая
природа, обласкав вас страстно, напутствует сон ваш такими богатыми грезами, каких не приснится
на севере.
Сегодня мы ушли и вот качаемся теперь в Тихом океане; но если б и остались здесь, едва ли бы я собрался
на берег. Одна
природа да животная, хотя и своеобразная, жизнь, не наполнят человека, не поглотят внимания: остается большая пустота. Для того даже, чтобы испытывать глубже новое, не похожее ни
на что свое, нужно, чтоб тут же рядом, для сравнения,
была параллель другой, развитой жизни.
Природа — нежная артистка здесь. Много любви потратила она
на этот, может
быть самый роскошный, уголок мира. Местами даже казалось слишком убрано, слишком сладко. Мало поэтического беспорядка, нет небрежности в творчестве, не видать минут забвения, усталости в творческой руке, нет отступлений, в которых часто больше красоты, нежели в целом плане создания.
Ночь
была лунная. Я смотрел
на Пассиг, который тек в нескольких саженях от балкона,
на темные силуэты монастырей,
на чуть-чуть качающиеся суда, слушал звуки долетавшей какой-то музыки, кажется арфы, только не фортепьян, и женский голос. Глядя
на все окружающее, не умеешь представить себе, как хмурится это небо, как бледнеют и пропадают эти краски, как
природа расстается с своим праздничным убором.
Но никогда гибель корабля не имела такой грандиозной обстановки, как гибель «Дианы», где великолепный спектакль
был устроен самой
природой. Не раз
на судах бывали ощущаемы колебания моря от землетрясения, — но, сколько помнится, больших судов от этого не погибало.
И он еще больше, чем
на службе, чувствовал, что это
было «не то», а между тем, с одной стороны, не мог отказаться от этого назначения, чтобы не огорчить тех, которые
были уверены, что они делают ему этим большое удовольствие, а с другой стороны, назначение это льстило низшим свойствам его
природы, и ему доставляло удовольствие видеть себя в зеркале в шитом золотом мундире и пользоваться тем уважением, которое вызывало это назначение в некоторых людях.
— Она? — Марья Павловна остановилась, очевидно желая как можно точнее ответить
на вопрос. — Она? — Видите ли, она, несмотря
на ее прошедшее, по
природе одна из самых нравственных натур… и так тонко чувствует… Она любит вас, хорошо любит, и счастлива тем, что может сделать вам хоть то отрицательное добро, чтобы не запутать вас собой. Для нее замужество с вами
было бы страшным падением, хуже всего прежнего, и потому она никогда не согласится
на это. А между тем ваше присутствие тревожит ее.
Она
была убеждена, что у Шелехова от
природы «легкая рука»
на золото и что стоит ему только уйти с приисков, как все там пойдет шиворот-навыворот.
Оставаться в Узле,
на развалинах погибшей пансионской дружбы,
было выше даже ее сил, и она решилась отдохнуть
на лоне
природы.
Распахнув окно, Половодов посмотрел в сад,
на аллеи из акаций и тополей,
на клумбы и беседки, но это
было все не то: он
был слишком взволнован, чтобы любоваться
природой.
На более глубокую почву должна
быть поставлена та истина, что величайшие достижения человеческой общественности связаны с творческой властью человека над
природой, т. е. с творчески-активным обращением к космической жизни, как в познании, так и в действии.
Оценка
есть путь познания так называемых наук о духе, но эта оценка отражается
на дух, а не
на сферу объективации, которая существует не только в явлениях
природы, но и в явлениях психических и социальных.
Но эта слабость и узость человеческого сознания, эта выброшенность человека
на поверхность не может
быть опровержением той великой истины, что каждый человек — всемирный по своей
природе и что в нем и для него совершается вся история.
Природа не
есть больше установленный Богом иерархический порядок,
на который можно положиться.
Господа, — воскликнул я вдруг от всего сердца, — посмотрите кругом
на дары Божии: небо ясное, воздух чистый, травка нежная, птички,
природа прекрасная и безгрешная, а мы, только мы одни безбожные и глупые и не понимаем, что жизнь
есть рай, ибо стоит только нам захотеть понять, и тотчас же он настанет во всей красоте своей, обнимемся мы и заплачем…
Не далее как дней пять тому назад, в одном здешнем, по преимуществу дамском, обществе он торжественно заявил в споре, что
на всей земле нет решительно ничего такого, что бы заставляло людей любить себе подобных, что такого закона
природы: чтобы человек любил человечество — не существует вовсе, и что если
есть и
была до сих пор любовь
на земле, то не от закона естественного, а единственно потому, что люди веровали в свое бессмертие.
Потом я показывал им созвездия
на небе. Днем, при солнечном свете, мы видим только Землю, ночью мы видим весь мир. Словно блестящая световая пыль
была рассыпана по всему небосклону. От тихих сияющих звезд, казалось, нисходит
на землю покой, и потому в
природе было все так торжественно и тихо.
На дворе
была уже весна: снег быстро таял. Из белого он сделался грязным, точно его посыпали сажей. В сугробах в направлении солнечных лучей появились тонкие ледяные перегородки; днем они рушились, а за ночь опять замерзали. По канавам бежала вода. Она весело журчала и словно каждой сухой былинке торопилась сообщить радостную весть о том, что она проснулась и теперь позаботится оживить
природу.
Часа в три утра в
природе совершилось что-то необычайное. Небо вдруг сразу очистилось. Началось такое быстрое понижение температуры воздуха, что дождевая вода, не успевшая стечь с ветвей деревьев, замерзла
на них в виде сосулек. Воздух стал чистым и прозрачным. Луна, посеребренная лучами восходящего солнца,
была такой ясной, точно она вымылась и приготовилась к празднику. Солнце взошло багровое и холодное.
Казалось, что все злые духи собрались в одно место и с воем и плачем носились по тайге друг за другом, точно они хотели разрушить порядок, данный
природе, и создать снова хаос
на земле. Слышались то исступленный плач и стенания, то дикий хохот и вой; вдруг
на мгновение наступала тишина, и тогда можно
было разобрать, что происходит поблизости. Но уже по этим перерывам
было видно, что ветер скоро станет стихать.
Отроги хребта, сильно размытые и прорезанные горными ключами, казались сопками, разобщенными друг от друга. Дальше за ними виднелся гребень водораздела; точно высокой стеной окаймлял он истоки Такунчи.
Природа словно хотела резко отграничить здесь прибрежный район от бассейна Имана. В том же месте, где соединялись 3 ручья,
была небольшая полянка, и
на ней стояла маленькая фанзочка, крытая корьем и сухой травой.
Равнодушная, а может
быть, и насмешливая
природа влагает в людей разные способности и наклонности, нисколько не соображаясь с их положением в обществе и средствами; с свойственною ей заботливостию и любовию вылепила она из Тихона, сына бедного чиновника, существо чувствительное, ленивое, мягкое, восприимчивое — существо, исключительно обращенное к наслаждению, одаренное чрезвычайно тонким обонянием и вкусом… вылепила, тщательно отделала и — предоставила своему произведению вырастать
на кислой капусте и тухлой рыбе.
На земле и
на небе
было еще темно, только в той стороне, откуда подымались все новые звезды, чувствовалось приближение рассвета.
На землю пала обильная роса — верный признак, что завтра
будет хорошая погода. Кругом царила торжественная тишина. Казалось,
природа отдыхала тоже.
Чем дальше, тем лес становился глуше. В этой девственной тайге
было что-то такое, что манило в глубину ее и в то же время пугало своей неизвестностью. В спокойном проявлении сил
природы здесь произрастали представители всех лиственных и хвойных пород маньчжурской флоры. Эти молчаливые великаны могли бы многое рассказать из того, чему они
были свидетелями за 200 и 300 с лишним лет своей жизни
на земле.